что особенно скверно в нынешнем обществе твоего клиента – это их христианство само по себе. Конечно, у каждого там есть свои собственные интересы, однако вместе их связывает христианство само по себе[1] и ничего более.

Тем, кто принимает христианство, мы обязательно должны добавлять что-то для комплекта: христианство и кризис, христианство и современная психология, христианство и новый мировой порядок, христианство и целительство, христианство и вегетарианство, христианство и реформа правописания – в таком вот духе. Если уж им надо быть христианами, пусть хотя бы выбирают христианство по личному вкусу. Вместо христианской веры – что-нибудь модное с христианской расцветкой.

Нажимай на жажду перемен. Это одна из самых ценных страстей, что мы сумели вырастить в сердце человека: она дает нам ереси в религии, сумасбродство в рассуждении, неверность в браке, предательство в дружбе[2].

Люди живут во времени и воспринимают реальность последовательно. Поэтому, чтобы узнать жизнь, людям требуются что-то новое. И Противник, гедонист в душе, сделал новизну удовольствием, точно так же, как Он сделал для них удовольствием еду. Не желая, однако, чтобы новизна, как и еда, становилась для них целью, Он уравновесил желание изменчивости желанием постоянства.

В мире, который Он создал, оба эти желания людей Он исполняет одновременно, соединив изменчивость с постоянством в стройном ритме. Он дал им времена года, сменяющие друг друга, но каждый год всё те же[3]: весна, вечно повторяясь, всякий раз несет обновление. В Своей Церкви Он дал им литургический год, чередование постов и праздников, – а праздники всё те же, что и всегда[4].

И как возбуждая и взвинчивая влечение к еде, можно втянуть людей в обжорство, так же и возбуждая их естественное стремление к новизне, мы превращаем его в ненасытную жажду перемен.  Эта жажда – в полной мере продукт наших усилий. Стоит нам только отвлечься от дела, как первый снег, ранняя заря и рождественский пирог в союзе вечной новизны и постоянства станут для них не только утешением, но и прямым очарованием.  И детям будет в радость смена уличной беготни настольными играми и обратно вместе со сменой времен года – пока мы не преподадим им своих уроков. Жажда бесконечных, нестройных перемен живет в людях исключительно благодаря нашим непрестанным трудам.

Такая жажда полезна по ряду соображений. Прежде всего, она уменьшает удовольствие по мере роста аппетита к нему. По самой своей природе жажда перемен особенно подвержена такому свойству. К тому же, непрестанные перемены требуют средств: растет и жадность к деньгам, растет и нужда. И чем острее эта жажда, тем быстрей истощает она источники безвредных удовольствий и ведет туда, куда Противник идти запрещает. Так, разжигая жажду перемен, в последние годы мы создали защиту от искусства надежнее, чем когда-либо прежде: современное искусство, «высокое» равно как и «массовое», изощряется в похабстве, безумии, жестокости и чванстве.

Наконец, жажда новизны необходима, чтобы фабриковать моду. Модные идеи нужны для того, чтобы отвлекать людей от угрожающих им опасностей. В каждом новом поколении мы направляем лавину модных идей в противовес тем порокам, которые представляют наименьшую опасность, и в поддержку той добродетели, которая ближе всего к насаждаемому нами пороку.

Задача – чтобы они сновали с огнетушителями по тонущему судну и толпились как раз там, где крен уже по самый фальшборт. Так, в приземленную и равнодушную эпоху у нас была мода трубить про угрозу воодушевления, а сто лет спустя мы всем им вскружили голову романтическими эмоциями и направили моду против угрозы рационализма. Жестокие века мы оберегаем от сентиментальности, бесплодные и праздные – от субординации, развратные – от аскетизма, а когда все только и мечтают о рабстве или тирании, выставляем пугалом либерализм[5].

Но решающий успех – это вывести у клиента жажду перемен на уровень рассудка, так что извращенная воля получит поддержку от помраченного сознания. Современный эволюционный или прогрессивный образ мысли (к чему мы приложили руку) будет здесь очень кстати. Противник ведь не ищет сложностей; насколько я понимаю, на Его взгляд люди должны поверять свои решения очень простыми вопросами: «Это правильно? Благоразумно? Достижимо?» Но стоит только дать им иные интересы, – «Это в духе времени? Прогрессивно или реакционно? Исторически закономерно?» – как вопросы Противника будут забыты.

А на эти вопросы, конечно, ответа нет. Ведь будущего они не знают, и будущее зависит как раз от тех решений, что они примут сегодня, пытаясь опереться на будущее. И вот, пока они вертятся в таком порочном круге, у нас есть отличная возможность исподволь склонить их к исполнению наших решений. Многое уже сделано.

Было время, когда они отличали перемены к лучшему от перемен к худшему[6], а те и другие – от безразличных. Эту способность мы у них в основном отняли. Вместо нейтрального слова «неизменность» мы внедрили эмоционально нагруженную «стагнацию». Мы убедили их, что будущее, словно жар-птица, дается в руки лишь избранным героям – а вовсе не всем подряд, неизменно, в объеме шестидесяти минут в час, что бы ты ни делал, кем бы ты ни был.

С наилучшими чувствами, – твой дядя