Снег шел с полудня, и к вечеру город Гарднер погрузился в тяжкое месиво, упрямо разминаемое колесами ползущих по дорогам машин. На усталость после рабочего дня наслаивалась усталость от черепашьей езды с поминутными остановками, от буксующих на подъеме колес, от снега, слепящего глаза в свете фар. Впрочем, погода довольно привычная для здешних мест.

Его я заметил буквально в полутора метрах: он стоял на обочине за сугробом и неуверенно протягивал руку. Остановиться не составило большого труда.

- Куда вам?

- В поликлинику Хэйвуд.

- Садитесь.

Отряхнувшись, как мог, от снега, он сел в машину и поблагодарил за любезность. Он был немолод и нездоров на вид. Я включил печку на полный обогрев, и он весь подался вперед, навстречу потоку горячего воздуха. Хотелось бы знать, сколько он ждал на обочине.

Дорожный разговор никак не завязывался. Кивнув на маленькую икону над приборной доской, он спросил полуутвердительно:

- Вы католик?

- Нет, - ответил я. Любое "богослужебное изображение" здесь связывается с Римом, так что православные в подобных случаях часто отвечают: "Католик, но не римо-католик" (это слово по-английски, как и по-гречески, означает соборный) - и продолжают беседу о соборности и отпадении римского престола от Церкви. У меня, однако, не было энергии для серьезного разговора.

Он, между тем, назвал свое вероисповедание, которое я толком не разобрал - только "основных" протестантских групп, не считая сект и культов, в Америке куда больше, чем сортов колбасы, - и повел рассказ. В рассказе фигурировали какие-то лица различных конфессий, как они говорили одно, делали другое и как изо всего этого ничего хорошего не вышло. В нужных местах я кивал и поддакивал, но, сказать по правде, пафос его проповеди от меня ускользнул. Причиной тому, помимо моей усталости и рассеянности, был холод, который свел челюсти моего пассажира и лишил остатков внятности его и без того не слишком внятную речь.

Рассказ окончился почти одновременно с нашим маршрутом, но, по логике вещей, за мной оставалось последнее слово. Он вежливо молчал и ждал, пока я пробьюсь сквозь сугробы к подъезду поликлиники. Я выключил мотор. Надо было что-то сказать ему в ответ. Я посмотрел на икону.

- Знаете Санта-Клауса?

- Санта-Клауса? Кто ж его не знает?

- Да нет, не рекламного, не того клоуна в красном колпаке. Настоящего.

- То есть как настоящего?

- Вот этого, на иконе. Святой Николай, по латыни - Санктус Николаус, отсюда Санта-Клаус. Он был епископом в городе Миры в Малой Азии, где теперь Турция, больше полутора тысяч лет назад. Его доброта, милосердие, бескорыстие настолько твердо отпечатались в памяти людей, что по всей христианской Европе имя архиепископа Николая через сотни лет стали связывать с рождественскими подарками, с помощью обездоленным и попавшим в беду. Но, когда речь шла об истине, о защите Христовой веры от самозванцев и лгунов, он был совсем другим… Благодаря ему и таким, как он, у нас сегодня есть неповрежденное, истинное христианство. Потому мы и называем их святыми, помним их, держим с ними связь.

Он сосредоточенно глядел на икону. Я включил свет в машине.

- Можно посмотреть поближе? - спросил он неуверенно.

Я снял икону с приборного щитка.

- Берите. Она ваша, подарок вам к Рождеству.

Открывая дверь, он стал благодарить и прощаться. Снаружи было темно, но я успел заметить, что, прежде чем спрятать икону во внутренний карман, он тихонько приложил ее к губам.

  О почитании икон в штате Массачузеттс (2)

На рождественском празднике - что по-английски у православных именуется русским словом "елка" - им были поручены роли ангелов. Режиссер-постановщик не проявил доверия к их юному возрасту, и краткие роли эти, не вполне согласно с Писанием, оказались к тому же без речей; по этой причине, надо думать, выслушав апплодисменты и получив подарки от Деда-Мороза (отличие коего от св. Николая-Угодника не вызвало сомнений даже у самых молодых и неопытных), они, вопреки окружающей обстановке, ведут себя сдержанно и чинно. Ангельские крылья все еще блестят за спиной, а они, склонившись за "взрослым" столом, погрузились в изучение каталога икон.

Одной из них, пожалуй, не нужны ни крылья, ни белое вуалевое платье, чтобы ангел в ее лице убедил хоть самого Станиславского. О другой же некий острослов, оценив черный блеск ее глаз и кудрей, заметил что-то в связи с живописью Врубеля… Но Станиславский и ею был бы счастлив. Богу ведомо, каким образом и в каких пропорциях сошлась здесь эллинская, славянская, англо-саксонская и левантинская кровь: бабушки восхищаются в голос, родители улыбаются, - и всякий взгляд, случайно упавший на эту группу, остается прикован к ней несколько лишних секунд.

Иконы греческой работы на глянцевых страницах каталога не нарушают гармонию ни рафаэлевским сладкообразием, ни сладкозвучием имен: "И Хрисофитиса", "И Гликофилуса"… За краткими репликами стоит глубокое знание дела:

- Синий цвет сюда очень идет… Здесь Младенец так нежно улыбается… Эта красивее всех… Нет, эта!… Эта похожа на мою маму… А эта на тебя.

…Пять минут спустя ангелов и след простыл: пьют где-нибудь чай с вареньем или снимают обертку с подарков. И тут вдруг выяснилось, что с ними вместе иконы разглядывал еще некто: просто-напросто глаз отказывался смотреть в сторону, пока ангелы были рядом. Что поделаешь, обычная иллюзия зрения.

Оставшись одна у стола, девочка пытается перевернуть страницу каталога: очевидно, ее интересует иконография иного стиля. Искореженные, иссеченные шрамами и швами ладони без пальцев плохо слушаются ее, но она добивается своего. Перед ней - Петровская икона Пресвятой Богородицы, беззвучный стон, исторгнутый Россией семьсот лет назад и донесенный техникой даже до последних земли.

И странно было смотреть на них. Если икона видимым образом передает невидимую реальность, если в ее жестких линиях, тревожных и печальных красках, скупых, схематических формах передана нетленная, неземная красота, то кому дано ее воспринять? Не тому ли, кто полной мерой зачерпнул страданий, кто навсегда лишился земной, всем любезной и всеми искомой красоты?…

Жаль, что поэт, проживший долгую жизнь и видевший много горя, глубокомысленно рассуждавший о человеческой красоте - "Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?", - не стоял возле этой девочки, не смотрел в ее изуродованное огнем пожара лицо, не следил, как горестный образ Пречистой Девы с предвидящим Голгофу Младенцем-Сыном отражается у нее в лишенных бровей и ресниц глазах.

Иеромонах Макарий

В начало страницы

На заглавную страницу