Иеромонах Макарий, г. Иваново

Дверь за экраном

Вслед за «Балладой»

Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.

Мне лиру ангел подает,
Мне мир прозрачен, как стекло, —
А он сейчас разинет рот
Над идиотствами Шарло.

В этих строках Владислава Ходасевича, написанных без малого сто лет тому назад, загадка кинематографа. Но в них же непременно должна быть и разгадка – коль скоро, по свидетельству самого автора, мир ему прозрачен, как стекло. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что уж кому-кому, а Ходасевичу следует доверять безусловно.

За что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом?

Не в том ли дело, что для «беззлобного, смирного человека» нет в жизни интереса выше, чем «идиотства Шарло» (Чарли Чаплина), а мудрецу и поэту, хранителю тайны и веры, служат ангелы и открывают ему дверь горнего мира?  Земной мир прозрачен для него, как кусок стекла, и как кусок стекла неинтересен, ничтожен, пошл и глуп. А там, в запредельном мире духа, недоступном для непосвященных, там-то как раз и лежит центр бытия, достойный нашей лиры, нашей веры, нашей надежды, нашей любви…

Очень популярная позиция, как в нынешнем столетии, так и в прошедшем, так и сотни и тысячи лет тому назад; и столь же лживая сейчас, как и тогда. Так возлюбил Бог этот мир, что Сына Своего Единородного отдал, да всякий, верующий в Него, не погиб, но обрел вечную жизнь. И в этот мир  пришел Христос, и этом же мире страдал, и был распят, и воскрес.

За белым холстом экрана открывается дверь – нет, не «за пределы бесчисленных миров», а в доброю реальность этого недоброго мира, которую принес сюда Спаситель, и которую каждый из нас способен воспроизвести, возродить у себя в сердце – и пойти Ему навстречу. Впрочем, если, дорогу за дверью проложил не Шарло или кто-то подобный ему, а халтурщик, сноб или мерзавец, она естественным образом ведет в тупик или в пропасть.

И поскольку источник добра метафизичен, и поскольку Иисус из Назарета – не «добрый мечтатель», не «мудрый учитель», не «гуру» и не «аватар», а Истинный Бог и человек в Одном Лице, то добро по существу остается «безумием для Еллинов и соблазном для Иудеев»; доказательством тому как раз и служат все те странные, нестандартные, необычные, непривычные, эпатирующие и провоцирующие атрибуты-указатели, которые требуются нашей слепой душе, чтобы нащупать эту дверь. Ведь «идиотство», по смыслу греческого слова, означает прежде всего «своеобразие»…

И что же, неужели сказанное недоступно поэту? – Смотря какому.  Корифеям «Серебряного века», законодателям эстетических и философских мод, – недоступно. Ведь недаром же то был не Золотой, а Серебряный век: согласно Гесиоду, «Не были равны ни силой, ни разумом люди Серебряного века людям Золотого. Сто лет росли они неразумными в домах своих матерей, только возмужав, покидали они их. Коротка была их жизнь в зрелом возрасте, а так как они были неразумны, то много несчастий и горя видели они в жизни. Непокорны были люди серебряного века».

Но если самому Ходасевичу мир прозрачен, как стекло, то от него мы вправе ожидать ясности. И действительно:

Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.

Ременный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь провода

Взлетают в городскую высь.
Так с венецийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.

Вот как вынужден обойтись поэт с подающими лиру ангелами, а заодно и с кумирами «Серебряного века», которых он опрокинул в своем «Некрополе» в те же годы.  Лира, видать, не та и не ко времени: она стыдливо молчит при появлении человека без руки, тихо идущего мимо веранды парижского кафе.

Кстати, почему без руки?  Шесть раз, упорно, даже навязчиво, упоминает автор эту особенность своего антагониста на протяжении сорока четырех строк; семь лет, как опустели окопы Великой Войны, и те, кто вышел из них живыми, без слов несут в этот мир память о страдании и жертве.

«Так судьба стучится в дверь!» – сказал Бетховен о четырех громогласных аккордах своей симфонии… Но чаще бывает совсем по-другому. «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною». Страдание, свое и чужое, – приглушенный стук, негромкий голос из-за двери, но имеющему ухо слышать открывается Истина – потому что Сама Истина пришла в этот мир на страдание и крестную смерть.

Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу:

— «Pardon, monsieur, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю

Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять, —

Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте перышко одно:
Пускай снежинкой упадет
На грудь спаленную оно».

Притча о Богатом и Лазаре, едва ли не единственный евангельский сюжет, прямо посвященный контакту между видимым и невидимым миром, содержит прямые ответы на метафизические вопросы о посмертном бытии. И разогнав бичом своих бесплодных ангелов, автор пропускает ее через мясорубку насмешки и сарказма: даже рифмовка, и та искажается.  Вполне естественно, перед нами возникает «идиотство», совсем как у Чаплина: комическая аранжировка, закрытая дверь с незнакомым орнаментом и непривычными указателями.

Нам же остается усилием собственной души услышать голос из-за двери,  и приоткрытв её, впустить Христа в свое сердце и в свою жизнь. Идти за Ним – последний смысл любой неподдельной метафизики.

Стоит безрукий предо мной,
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.

*                     *                     *

Каждый грамотный человек (особенно с техническим образованием – но у кого сегодня нет технического образования?...) прекрасно знает: путь к решению задачи ведет через обобщение. Обобщить – значит «стереть случайные черты», отбросить детали, помехи, сохранить и выделить главное.

«Читатель! Выбрось незабудки,
здесь помещенные не боле как для шутки…»

А если без шуток – «подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее».

Драгоценная жемчужина – одна-единственная; разные виды искусства (и человеческой деятельности в целом) ищут и приобретают ее разными средствами на разных путях, но процесс по существу тот же самый. Как мы только что видели, поэзия и кинематограф способны общим усилием рассеять туман недоумения.

Туман рассеивается, когда мы обобщаем творческую перспективу, расширяем свой горизонт, включая в него обоих субъектов творчества: автора и зрителя (читателя, слушателя).  Творчество – это всегда путь от человека к человеку: начав свой путь в душе у сценариста, режиссера, оператора, фильм оканчивается в душе у зрителя. Художественное творчество – это общее дело, а зритель – не «арбитр» или «потребитель», а непосредственный его участник.

Тогда и рассыпаются, словно карточный домик, бесплодные головоломки: «Что хочет сказать автор?... Чего он этим достигает?...» Мы живем в свободной стране; что он хочет, то  и говорит, – а достижения его оцениваются по единственному критерию, указанному в Евангелии: по плодам, которые он вырастил в душе у зрителя.

Тогда и мы перестаём, ведя речь о нашем кинематографе, словно олухи-туристы на восточном базаре, взвешивать неверными гирями на неточных весах никудышний товар: «высокое искусство», «триллер», «эрос», «толерантность», «блокбастер»… Последний термин заслуживает особого вниминания: blockbuster – это двадцатитысячефунтовая авиабомба, какими busted blocks, квартал за кварталом, разносили в щебень германские города вместе с их населением.  Готовность, с которою американская киноиндустрия присвоила указанное понятие, весьма характерна в перспективе куда более широкой, нежели киноискусство

И нам, вслед за поэтом на веранде парижского кафе, надо поскорее взять бич и выгнать прочь суетливых «ангелов» эстетства, эпигонства и чванства – следовало бы их, по церковнославянскому чину, именовать «аггелами» – которые вредят всем участникам творческого процесса: и художникам, и зрителям, и критикам. Учтиво сняв шляпу, подойти к человеку с опустошенным рукавом, к его беременной жене, узнать и понять, что нашли они для себя в «идиотствах Шарло», и вместе с ними открыть дверь за экраном навстречу Тому, Кто способен наполнить наше опустошенное сердце.

Драгоценная жемчужина – одна, но каждый из нас, будь он режиссер или сценарист, драматург или поэт, художник или музыкант (…инженер, коммерсант, шофер, учитель, священник…) обретает ее самостоятельно. Наша задача, наш утилитарный, конкретный, практический интерес, здесь и сейчас, – помочь друг другу (зрителю, слушателю, читателю) в этом главном деле нашей жизни.

В начало страницы

На заглавную страницу